Некоторые события жизни заставили Лекса завести определенные правила во взаимодействии с Суперменом, а появление Коннера в его жизни - скорректировать их. Итак, правило номер один значило, что он должен попытаться не общаться с пришельцем, будучи трезвым. Так что он собирался последовать этому правилу, поэтому оглядел Супермена с головы до ног задумчивым взглядом и поднялся со своего кресла.
К счастью в этот раз его стол от Ultom Italy все еще оставался цел, и был некоторый шанс, что так продлиться до конца их встречи.
- С какой впечатляющей артикуляцией ты произносишь мое имя, - прокомментировал он, но больше из желания поддеть и смутить, потому что Супермен хоть и был непоколебимым и несокрушимым идеалом, сам же он признался Лютору в иных вещах, пытаясь убедить, что такой же, как все остальные. Вот это фантазия!

Он коснулся сенсорной панели на стене, и часть отъехала вверх, открывая небольшой бар и мини-холодильник для напитков. Лекс налил себе немного виски, добавил туда льда и... налил апельсиновый сок для Супермена: что же, он должен подавать хороший пример. К тому же было бы неплохо в будущем придумать алкоголь или другое соединение, которое повлияет на криптонца и его сознание. Что-то, что продемонстрирует истинную сущность пришельца, как это всегда бывает с пьяными. Тогда никто не сможет отрицать, что Лютор был прав.

Разумеется, речь Супермена была обвинительной и обличительной, так что Лютор даже сощурился, но все же вернулся за свой стол и поставил стакан с соком с другой стороны перед его визави. Во взгляде миллиардера читалось что-то не очень хорошее, но сейчас это было абсолютно взаимно.
- Правильно я понимаю, что ты встречался вчера с Коннером, вполне ясно осознал, что он ребенок, но вместо того, чтоб поступить, как взрослые поступают с детьми, решил воспользоваться его силами и втянуть в свои супергеройские дела? Ты пришел, чтоб выразить недовольство моим воспитательным подходом, но, напомни, это я отправил сына на другую планету с "примитивными  созданиями", чтоб он там нарожал армию и захватил власть? Что-то еще в таком духе? С кем мне нужно посоревноваться за "отца года"? Что же, хочу сказать, что ты, как обычно, ошибаешься...
Лютор отпил виски, хотя для такого напряженного разговора ему требовалось однозначно больше. Но он мог бы выпить после, чтоб успокоить свою нервную систему, которую вообще-то мало что-то сильно могло потревожить в этом мире.
- Лучшую версию меня, Супермен. Ты, наверное, слышал, что дети должны превосходить своих родителей? Как я, например, превзошел своего отца. И нет, не я его клонировал.
Тактический блеф на переговоров или нужная недосказанность это одно. Здесь же он не видел ни одной причины врать, тем более Коннер знал правду, если он будет общаться с Суперменом, то они могут сравнить показания. Да и как же упустить возможность, чтоб окунуть здоровяка в факт его неправоты? Для Лютора это всегда были крайне приятные моменты.

Лекс еще раз задумчиво оглядел лицо Супермена и испытал двойственные чувства. С одной стороны он ярко видел там все те черты, что теперь были и у Коннера. С другой стороны, мальчик получился красивым. Не то чтоб Лютор считал себя уродом, но даже внешность инопланетянина, мраморное совершенство идеальной греческой скульптуры, со светящейся кожей и отточенными чертами, говорила о его превосходстве над всем сущим.

- Ты мне не веришь.
Это был даже не вопрос, а утверждение, лишенное какого-либо удивления. Если бы когда-то представилась возможность, то Лютор ни за что бы не сел с Суперменом за покерный стол. Просто из жалости. Потому что у пришельца все было написано на его хорошеньком лице.
- Тогда зачем пришел? Выразить свое недовольство? Выразил. Я не согласился. Закончим на этом? - Лекс изогнул одну бровь и открыл ящик стола, чтоб достать оттуда документы: расследование по Кадмусу и их экспериментам, которые он бросил на середину стола, предлагая Супермену ознакомиться. Затем он последовательно достал те книги по психологии подростков, что читал до этого, и добавил их к общему количеству материала.
- Но ты мог бы меня поздравить, - он снова глотнул виски и закинул ногу за ногу, облокачиваясь на спинку кресла, - я и мои юристы наконец-то выиграли суд со страховыми компаниями, которые отказывались страховать урон от действий супергероев, что привело к критическим потерям физических лиц и малого бизнеса. Теперь можно не беспокоиться, что кто-нибудь пробьет собой, скажем, стену твоей квартиры, понимаешь? Это не то чтоб руководство к действию.
Лютор самодовольно улыбнулся. Потому что это значило, что его привлекательность в глазах граждан после этого выросла еще сильнее.

в полдень форбург троски всегда полон гомона, насыщен вонью сажи и пота. иштвану не нужно было напрягать уши, чтобы его отчетливо слышать; боль в голове отдавалась в ритм с биением сердца с самого утра, изгибала губы в оскале каждый раз, когда на глаза падал луч сучьего солнца. костоправские советы чаще отдыхать и плотнее кушать пригодились бы годами раньше, когда он мог себе позволить растекаться свиной тушей по постели и не вставать, покуда потребность в нужнике не заставит. нынче же… этот клоп, камергер, любил хвататься за живот и причитать, что без него крепость рухнет всем на голову, провалится в пекло ада и сгорит так, что даже пепла ни от кого не останется. бесполезный хер несомненно бы обнаружил, что времени в сутках на все его дела достаточно, если утрудился бы не проводить добрую его половину в попытках зарыться носом под служанские юбки.

если рай есть и ульрих даже там с владений бергова глаз спустить не может, иштван мог только понадеяться, что ему нравится зрелище. с его бесславной кончины прошел целый день, девица, старица и все, что между ними, остались на своих местах, ад под его ногами не разверзнулся. даже лучше, осталось достаточно времени, чтобы разверзнуть его под чужими. лишь бы не кричали. он был бы очень благодарен — не настолько, конечно, чтобы это озвучивать или велеть палачу над ними сжаливаться.
жижка и другие знали, на что шли. их матери могут заняться тетешканьем.

за все эти тяготы ему обещали сазаву; на редкость глухое местечко, выстроенное вокруг монастыря. ему обещали тишину. для такого, как он, это дар, который даже сигизмунд не мог преподнести… и все же, он намеревался. должно быть, тишина дивиша из тальмберга, гануша из липы и рацега из двоича могла купить бесценное.
временами иштван позволял себе об этом задуматься. усталый мозг рисовал скрещенные на стене мечи и пыль на них, особенно заметную под нежным утренним солнцем, невообразимую легкость без брони и оружия, давящих на плечи, стягивающих пояс, воркованье кухарок и служанок (тихое, вежливое, что-то, по его мнению, семейное), аромат похлебки с травами, сваренной в мытом котле и чистыми руками. вкусной, не просто съедобной.

тишина.

что-то, на что турки бы снова позарились. она обернулась бы пеплом во рту, заставила бы задохнуться осознанием, что подарили ему лишь затишье перед штурмом. в конце, прислужья семья похватала бы все, что не приколочено, разнеженный гарнизон поджал бы хвост, он и эрик остались бы неживыми более поучениями для всех, кто решается забыть свое место, осмеливается пожелать то, что для них не предназначено.

когда солнце сползло по небу кроваво-красным ошметком, затухло на горизонте всполохом, он послал за эриком. форбург наконец замолчал — пусть жижка и его бродяжки не выли так, как он опасался, даже после их кряхтений мгновение безмолствия было приятной переменой. иштван ждал, вслушивался в тихий треск горящего факела, ощущал, как тепло от него щиплет брови и ресницы, и отмечал, что чувствует нечто похожее на сожаление. бастард и правда старался держать свой рот на замке ради перебежчика, который посмеялся бы разве что над героической жертвой. не кобыленка ему жаль, а себя. оказаться на их незавидном месте проще, чем кажется.

иштван получил свое напоминание;
что-то назойливое, в грудь давящее, тихо настаивало, что эрик в нем нуждается не меньше.

«Ах ты, господи!» — радостно сказал цыпленок, вылупляясь в этот лучший из миров по Лейбницу.
«Тьфу ты, черт!» — сказал этот же цыпленок, залупляясь назад по Шопенгауэру.

Найса обратили не так давно, и, чёрт возьми, он уже успел познать основные правила вампирского сообщества, одно из которых древним наречием да по папирусам гласит: «Обращённый не может убить того, кто его обратил». И дело здесь не в том, что нежить в принципе трудно поддаётся умерщвлению, а в сковывающих по рукам и ногам обязательствам, проникающим в сознание вместе с кровью Создателя. Это сродни смертным рефлексам, отличающим разумных особей от неразумных: подсознательный запрет причинение вреда себе подобным. Только сильнее. Намного сильнее.

Когда ничего не вышло, Найс решил пойти от обратного: если нельзя избавиться от Создателя, то можно избавиться от себя самого? Кровь почти что шипела на песке, когда он раздирал собственные предплечья когтями да в мясо, но регенерация оказалась сильнее: распоротые лоскуты плоти моментально срослись, не оставив на идеальной коже ни единого следа-шрама, а в песок просочилась едва ли пара капель гнилой крови, которую постоянно приходится поддерживать живой.

Одно дело – лишь строить догадки о том, что кто-то может воздействовать на личность и судьбу, на поведение. И совсем другое – знать. Знать наверняка, что ты – всего лишь марионетка, что ниточки тянутся наверх, и тому, кто находится там, не составит труда дёрнуть за любую из них. И вот ты уже не принадлежишь себе, ты улыбаешься там, где нужно плевать в лицо или бить не раздумывая. Лезешь в драку там, где лучше выждать несмотря ни на что.

Найс сладко улыбается на публике. Найс ломает кулаком лицо, на которое укажет глава Treeman.

Другие правила оказались попроще. «Не всех людей можно обращать, иначе можешь быть приговорён к казни». Несовершеннолетних и, уж тем более, детей, например, ни в коем случае нельзя.

Очередной светский раут в Праге – не что-то лучше или хуже того, чем приходится заниматься повсеместно. В сопровождении как под конвоем: Найс силится прятать кривую ухмылку, но у него плохо получается. Луна, смотря на него искоса, едва качает головой; конечно же, ей это всё не нравится. Никогда не нравилось. Она мечтала бы поселиться на необитаемом острове и драться с аборигенами за съедобные фрукты, нежели изображать идеальную девушку, но у неё нет выбора: желудок исторгнет обратно всё, что не кровь, а солнце сожжёт плоть до обугленной кости.

В зале освещение отражается от зеркал, россыпью калейдоскопа витражей расположенных по стенам. Глупости это всё, что зеркала не отражают вампиров. Вернее… это лишь доля правды. Старые зеркала действительно не отражают, старое зеркало — это кусок отполированного стекла, покрытого с одной стороны амальгамой из ртути и серебра. Ртуть испаряется, серебро застывает ровным слоем на поверхности стекла. И вот такая амальгама — серебряная — вампиров действительно не отражает, «благородный» металл отвергает суть нежити. Сейчас же всё больше удешевляют процесс создания зеркал, и для амальгамы используют смесь ртути и алюминия, которая обладает такой же отражающей способностью, но и вампиров она отражает тоже.

Минус один способ защититься людям. Но они об этом даже не задумываются.

Танцы на таких раутах – социальные в большинстве своём, призванные бесконечно обмениваться партнёрами в процессе и заводить новые полезные знакомства. Круг, ещё круг — смена. Круг – известная певица Циан выглядит так, словно она не до конца понимает, что она здесь забыла, и наверняка глава DOS рассказал ей едва ли половину из целей, которые клан собирается заполучить от вечера. Круг – в углу замечаешь тихого и неприметного вампира, которого вообще не должно быть на рауте, поскольку, по слухам, он выходит из себя от малейшего звука, который считает шумным. Ещё круг – как из-под земли вырастает вампир в алом да подавляющей ауру маске, Найс даже сразу сообразить не успевает, видел уже или нет; неважно, особенно если это означает, что можно скрыться от контролирующего взгляда.

— Можно сказать, меня недавно вновь допустили до вечеринок, — отвечает Найс, машинально отсчитывая целые и четвертичные доли ритма в голове. – Молодые вампиры не самые… сдержанные.

После того, как Найс попытался выпилить себя из посмертия [а точнее после того, как об этом узнали], его заперли на одиночном этаже во дворце Treeman, а всем, кто его знал, говорили о том, что нестабильное состояние требует длительного отдыха и отсутствия триггерных социальных контактов. Он мог там просидеть год. Или пять лет. Или десяток лет. Или пятьдесят. Главе Шану плевать, сколько тратить времени, если это приносит нужный ему результат.

— Так что, если вы и были у нас, — добавляет Найс, — то, скорее всего, я ещё не отбыл своё наказание.

Найс, честно говоря, предпочёл бы танец живее. Раз-два-три-кик. Когда-то за чарльстон могли посадить – считался крайне вульгарным вплоть до ассоциации «это как чувственный секс, только через танец». Раз-два-три-кик. Здесь такое не приемлют, а вот его балетные навыки воспринимают с восхищением.

— К слову, вас я тоже раньше не замечал. Предпочитаете оставаться в тени?

Странно конечно, но смерть, что я любил причинять когда-то, даёт мне информацию в определённых случаях, не приносит в конкретном никакого удовольствие. Словно признак дурного вкуса, пусть стала по законам вечности абсолютной неизбежностью. Особенно по причинам, что для нас подобных кажутся столь нелепыми. Не любовь вызывает вопросы, нет конечно. Она порой, как ни странно - то, что становится настоящим кошмаром для людей, позволяя мне разыгрывать всё на своём поле. Её я как раз-таки, способен понять. Испытать возможно даже, в каком-то своём, извращённом стиле, дозволенном моим создателем.
Скорее вопросы вызывает слабость, которой поддаются Бесконечные, во всех этих нанизанных правилах, обрекли на которые себя самостоятельно. Которыми гордились на протяжении тысячелетий.
Особенно  он. Наш Создатель. Наш король. Наш отец. Тот, кто пришёл из вечности, чтобы установить свои порядки.
Сон.

Потерянный и вернувшийся лорд. Наш правитель, что вновь от всего отказался и оставил нас. Потому что...сын, да-да. Я это тоже понимаю. Особенно теперь, в новой своей версии, способный, как оказалось, заботиться о младенце, привязанный к нему по-своему. Сказал когда Константин и Робину, что хочу детей, это не было конечно правдой в широком смысле  - наши деяния наши отпрыски, те страхи, что оставляем мы, наше продолжение. Не люди. Такие, как я и Люсьен не размножаются, по очевидным причинам. И на свет мы появляемся лишь благодаря воле разума Морфея.
Скорее, это было нечто эфемерное, в тему ситуации. Немного понимающее, в поисках ребёнка и беспокойства о нём, немного осознанное. Бесконечный и впрямь расстарался в том, чтобы маньяк номер один превратился в преданного слугу и довольно безопасного спутника для его дорогой Константин. Лишил меня всех стремлений к чёрной жестокости, что овладеть должна была миром, ради моего удовольствия.
Я их помнил. В той мере, насколько это было необходимо, память моя превратилась в мозаику, разобранную на отдельные паззлы, но общая картина должна была остаться со мной. Морфей совершал работу над ошибками, после своего возвращения, а мне предстояло выступить беловиком Коринфянина, после исписанного черновика, где всё было заляпано кровью. Я - ночной кошар, проникающий в души и сердца людей, заставляющий их радоваться пробуждению, сколь бы серо оно не было. И всё же, я - тот, кого создатель изменил, возвращая к жизни. Привил ему новые...взгляды.

Скорее, я просто был удивлён выбранному решению Сна. Он ведь мог просто не убивать кого-то собственной крови. Видя запустение, вернулся к которому после собственного отсутствия, он...Он мог бы не заводить и ребёнка когда-то, зная об условиях, привержен к которым был всегда так сильно. Никогда не замечал, ещё будучи первым Коринфянином, таких уж сильных семейных стремлений в моём создателе.
И он, гораздо больше прочих своих братьев и сестёр, вроде Страсти или Безумия, был одержим порядком. Уверенный, что лишь только стоит одной карточке упасть из-за порыва ветра, как рухнет весь выстроенный дом. Вечный одержимый контроль.
Но он всё равно сотворил это с собой - отдал себя на растерзание жадным старухам. И вроде бы, придумал даже для себя, что уладил все дела, приведя их в порядок. Позволил ребёнку, зачатому во сне, править нашим дворцом, неумело, хоть и страстно. Оставил всех, кто был предан ему и абсолютно не подчинён воле Дэниела Холла, его замене. Младенцу, подарили которому власть над грёзами. Ничего личного к полукровке - никто из нас не принял появление его враждебно, а я и вовсе, вроде как, выступал некоторое время вместе с леди Джоан тем, кто заботился о нём, спасал от ужасных планов Локи.

И всё же, на троне всех сновидений и мечтаний теперь восседает юнец. Слабый человек, вобравший в себя осколки величественной силы. Нельзя не отметить его стараний - первым же шагом вернул приближённых оригинального Морфея, способных помочь ему на этом пути. Однако, мы все, спустя время, заметили очевидную проблему в происходящем, продумать которую не было времени у Вечного на грани войны в его царстве. Человеческий разум, пусть и созданный в мире грёз, не способен вместить в себя то, что было всегда. Буквально Вечным. Частично, может быть, с обрывками воспоминаний об основных вещах, вроде братьев и сестёр.
Но я, как старейший из кошмаров, создание Морфея, в которое он вложил больше всего сил, всегда видел дальше, чем мне предлагалось заданными функциями. Может быть, потому в первой версии сбежал и получил столько свободы, совладать с которой не мог даже мой Лорд. И может быть, во втором своём существовании, потому не удовлетворён был происходящем в полной мере.
Потому что ребёнок, не знающий боли и потерь, не встречающий врагов, не может представить, что значит настоящий ужас или страх. Ребёнок, которому всего ничего от рождения, не способен грезить по-настоящему. Только принимать, что у него всё есть. Особенно, когда это и правда так. Даже Лита нашла его в стенах нашего дома, чтобы явить свою безусловную, материнскую любовь, забрать которую неспособна была даже смерть. Так откуда же ему создать было мечтания, что сильнее самой смерти?

Так что, ужасы, что создаёт разум Дэниела, для меня довольно беззубы, а кошмары, кроме меня очевидно, выходят довольно жалкими. Он не помнит и не знает, каким был я, до того момента, как превратился в его защитника. Так что, как ни странно, я, величайшее творение Морфея, низведён до роли функции, что должен выполнять, стал кем-то вроде слуги, няни, и охранника. Вместо того, чтобы олицетворять всю мою суть. Конечно, я за Холла, в определённом смысле, подчиняюсь ему - это всё ещё так, с преданностью, что перешла к нему вместе с силой Вечного и моей личной привязанностью - уверен, при создании, отправляя за ним, Сон специально сделал это. Чтобы наладить быт царства в будущем, где его замена будет находиться рядом с его сильнейшим воином. Которому ни за что бы лучше не оборачиваться против своего хозяина. Морфей справлялся с трудом. У Дэниела не было бы шансов. Если бы я был всё так же дик, жесток и своеволен.
И я не отступник, не враг и не тот, кто позволит нашему дому вновь превратиться в прах. Просто...Думаю, что все вещи, рано или поздно, должны приходить в порядок. Видимо, это у меня осталось от создателя.

Мы проводили время в исследованиях с Люсьен. Пришли в конце концов, к одному и тому же выводу - если существует сила с начала времён, пусть она частично и поселилась в ком-то, то...где всё остальное? Смерть - моветон для бессмертных очевидный.  И это означало в наших поисках лишь одно. Библиотекарь....заместитель главы нашего царства была поглощена исследованием мира Сновидений, в то время, как я вновь вынужден был превратиться в охотника в посредственном мире. К которому так прикипел за два своих воплощения.

Однажды все наши труды дали свои плоды. Я открыл дверь нужного бара, поправив свои тёмные очки, зашёл туда, с самой наглой, но приветливой улыбкой. "Виски, один лёд". Ничего в общем-то необыденного для того, кто стоял за стойкой. И даже не дёрнулся, разглядывая моё лицо. Плюс тёмного стекла, скрывающего глаза - не только то, что человечество не способно за ними взглянуть в лицо своим худшим кошмарам. Но и в том, что я могу разглядывать кого угодно. Как угодно. Эта оболочка со знакомым лицом моего творца конечно, не заметила ничего - я не обычный глупый страх, что выпрыгивает из шкафа. Я - венец всех кошмаров, самое идеальное творение Морфея, по его собственному признанию. Умею вести себя правильно.
Так что, оригинальный Сон ничего не заметил и не почувствовал в моём появлении. Всего лишь очередной клиент, что предпочитает не ехать домой слишком рано, большую часть времени проводя в любимом заведении. Одна из историй, которыми полнится мир.
Я знал, что не могу вывалить на этого "смертного" всю истинную правду о нём. Во-первых, он погиб и такой объём информации о чём-то древнем, буквально способен был бы разрушить его мозг и психику. Во-вторых, с чего бы ему верить в это? Незнакомец в баре говорит, что он правит целым миром, о котором ничего не помнит. Боюсь, это сработало бы по очевидным причинам плохо.
Не мог даже сунуть ему под нос все эти артефакты, за которыми он гонялся как-то столько времени. Он, его телесная оболочка и плен иллюзий не были готовы к этому. До поры до времени. Мастер грёз создал сильнейшую грёзу в своей жизни - для себя самого.

Так что, мне пришлось к делу подходить аккуратно, маленькими  стежками вновь клепать реальности в том виде, в котором она должна была существовать. Я даже не мог воздействовать на Морфея через сны, которые он теперь вынужден был смотреть - конечно, моей силы хватало, чтобы обитать, быть в них. Но его мозг вечного, моего создателя, всё равно сопротивлялся, неосознанно для него самого. Может быть, его пугали сны, в которых в баре произошло вооружённое ограбление и все погибли, но я....Тут мне, непривычно для себя самого, стоило признать поражение. Его разум, закованный в цепи самообмана, вышвыривал меня каждый раз, когда я пытался действовать грубее, насильственнее, пытался открыть ему истину.
И вновь мир примитивных остался моей единственной юдолью глупой реальности.

Так началась моя охота. Самая изощрённая в моей бесконечной вечности. Охота на собственного создателя, чтобы вернуть ему вечность. Чтобы разбудить Сна от его самого долгого и самого крепкого сна. Мне, идеальному кошмару, чёрному отражению того, что из себя человечество представляет, пришлось превратиться в милого парня. Стать постоянным клиентом в баре, где он работал, превратиться в тень на границах периферийного зрения.

Являюсь в разное время, в разном настроении, с разными посетителями - всё, чтобы не вызвать подозрений, не растревожить разум, что сопротивляется собственной реальности.
И всё же, объект внимания у меня конкретный - конечно, никогда не забываю про него.
Потому  со временем мы сблизились. Нашли много общих интересов, он задерживался ради меня в баре, когда у меня "совсем уж паршивый день выдался", стал рассказывать истории о собственной жизни. Фальшивые, очевидно - я знал, что этого никогда не было и не случалось. Королю грёз не трудно придумать очередную сказку, в которую поверят все окружающие. И даже он сам.
Но я поддакивал. Участвовал. Рассказывал свои такие же лживые истории. И мы перешли постепенно к чему-то, более важному. Немного более философскому, немного чуть более глубокому. Я рассказывал Морфею истории - им же когда-то созданные и видел, как в тёмных глазах мелькает тень...нет, не узнавания ещё, до того было далеко откровенно. Скорее...чего-то.
Но я видел, что сила взывает к истинной истории. И точил этот камень методично и постоянно, как океан.
Наши сказки и истории, что мы рассказывали друг другу, оставаясь в опустевшем баре, стали любимой частью реальности нас обоих. Я говорил, что пишу рассказы в "стол", работая менеджером безликим в одной из компаний, а мой собеседник так любил их слушать. Про короля, заточённого в замке из стекла, про ворона, что был лучшим другом странствующего по мирам героя, про....Лёд трескался незаметно для иллюзий, облачился в которые мой лорд, но неумолимо. Ну, а мне оставалось ждать. Зёрна иногда прорастают даже в мёртвой почве.

Специально прихожу, когда уже почти никого нет - завтра понедельник, всем мучительно рано вставать. Морфей улыбается мне, когда видит на пороге, а я, уже так привычно - ему. Чувствую ледяное, хищное удовлетворение, что рождается внутри где-то. Я  - Коринфянин. И я способен на гораздо большее, чем ожидал от меня когда-то творец. Я способен бога вернуть ему самому. Хорошо, что он, эта его жалкая версия, никогда не видел того, что отражается в моих глазах - солгать про изуродованную пожаром кожу и повреждённую сетчатку, что реагирует даже на спокойный свет в баре было не сложно. Жалкий мир людей. Для себя самого и того, как выглядишь, приходится почему-то придумывать оправдания.

- Извини, что поздно, друг. Мне... Конечно он знает. Всегда понимает, по моему настроению, какой сегодня напиток нужен. Никогда не ошибается. Думает, что это из-за степени нашей близости. Или потому что первоклассный бармен.
Наверное, в каком-то смысле это правда. Но я думаю, что дело совершенно в других вещах. Хотя бы в том, что я - создание его разума. Я - тот, кого он представлял себе, воплощал, кого любил, как своё дитя, которым гордился и которым правил  тысячелетия. Вот, почему он так хорошо меня знает.

- Ты как всегда прав. Лучший бармен за всю мою долгую жизнь. Улыбаюсь широко. Надеюсь, что обаятельно, хоть никакой цели очаровать Сна у меня нет. Есть одна. Осознанная, чёткая и неумолимая, как все решения, что я принимаю - воссоединить частицы его сущности. Вернуть домой. Освободить Дэниела от бремени, что не выдержал в своё время даже истинно Вечный.
- Не против, если задержусь здесь сегодня? Завтра на работу не надо. Предупреждаю следующий вопрос, что он задать должен, хотя бы ради общей вежливости, принятой в этом мире: - Уволился. Решил себя всё же посвятить тому, чтобы выпустить как-нибудь сборник своих рассказов. Ты же сам говорил, что мы никогда не должны отказываться от мечты, иначе жизнь превратится в кошмар. Наблюдаю за бокалом, что с лёгким звоном встаёт на стойку. Не переживаю потерю работы, демонстрируя нечто, скорее не свойственное мне, как ночному кошмару - надежду, что всё будет хорошо.
И происходящее - часть плана. Больше времени смогу проводить время здесь, как безработный, в обсуждении историй с благодарным слушателем, что отреагирует на них. Не сможет не сделать этого. Потому что все они будут о нём или от него.
Так что...А ещё, я знаю, что сегодня его разум растревожен. Видел во сне, что я прихожу с такими словами, а затем начинается плохое в этом баре. Настоящий ужас. Потому дёргается, так полагаю.

Но, я вроде как не замечаю этого. Всего-то салютую тому, кто поддерживает мои грёзы. Пусть мы на это и смотрим по-разному.

Куда только не заведет дорога. Но его уж точно ни к чему хорошему. Мало того что он не знает где он, так еще и в компании той, что грозилась его убить с десяток раз. Они в сотнях километров от людей, всяческой цивилизации, где-то в самой заднице земли, если так можно было сказать. А может быть вопрос будет правильным не где, а когда? Это место было похоже на его родной остров, но как-то гипертрофированно. Конг хмуро коснулся огромного папоротника рукой, ощущая как на пальцах остается липкая пыльца.
— Пустая земля больше похожа на банку с соленьями, когда из нее вытащили все самое лучшее, – пробурчал он. Идти было сложно, потому что сама земля сопротивлялась их шагам. Скользкая грязь, щупальца лиан, которые лежали тут по всюду – все это не давало сделать полноценный шаг. Да и казалось что эти чертовы лианы словно бы живые, двигающиеся словно змеи под ногами. Где еще, черт побери, могут быть живые растения? Но идти теперь можно было только вперед, все равно дорога назад была смертельным подъемом по скользким скалам.
Еще и пресловутая жара. Как тут можно было нормально жить? Скорее всего местные жители – если их так можно назвать – были невероятно злыми от постоянной потливости. Отмахнувшись от какой-то доисторической мошкары, он двинулся вперед. Сюда пробивался свет, хотя не совсем понятно откуда он – то ли люминесцентные грибы, то ли что-то еще, но это точно не солнце, грело совсем по другому. Снова сдвигая огромные листы папоротника, он кинул взгляд через плечо на Годзилу, которая шла сзади по его следам. Странно что они оказались тут вместе. В последний раз он едва не убил ее, хотя и у него осталась пара ран от укусов, один из которых болел до жути на плече, где еще не зажила рана. С другой стороны, стоило уважать такого сильного противника. Сколько его пытались поставить на место? И только у нее получилось приблизиться к этому максимально близко – это достойно, пусть и вызывало в нем огромный гнев.
— Нам туда, – он ткнула пальцев в точку, где свет был ярче. Что-то подсказывало ему, что стило двигаться туда, какой-то внутренний древний инстинкт, что старше его на пару веков. Он бил в голове словно барабан первобытного племени. Сколько лет прошло, когда он испытывал это в последний раз? Раньше его почитали как бога, приносили ему жертвы, поклонялись и умоляли не опускать свой гнев на их головы. Конечно это льстило, а сейчас он просто монстр, диковинка, которую изучают, как какую-то лабораторную крысу. Конг сжал зубы, подавляя эту ярость. Ярость была его внутренним топливом, что толкала его вперед. Секрет в том, что он был зол почти все время, как нарушили его покой на его родном острове.
Барабаны в голове били все сильнее с каждым шагом. Тянуло словно магнитом, говоря о том, что он на пороге чего-то великого. Тут под ногой хрустнуло что-то, словно сломанная ветка. Он поглядел вниз, видя, что наступил на выбеленную от времени кость. Та уже была оплетена лианами, но было понятно, что это часть черепа. Конг наклонился и поднял его, покрутив со всех сторон. Черты были слишком уж знакомыми, потому что были слишком похожи на его собственные. Тут точно были такие же как он. Конечно мысль о том, что он был не единственным не покидала его ни на день, но такое открытие заставило холодок пробежать по спине. Он снова вгляделся в череп, кинув его куда подальше. Предки покинули его, оставив на произвол судьбы, так какое уважение к ним? У него не было понятия о чести мертвы, потому что мертвые – те, кто проиграл схватку с судьбой. Слабые, что смирились со смертью и пустили ее в свои объятия.
— По крайней мере мы точно знаем, что в правильном месте.
В этот момент он остановился, поднимая взгляд наверх. Нависшая пещера терялась в темноте, там где не проникал свет. Но что-то двигалось там, в тенях, зная об их присутствие. Он напрягся, ощущая несколько пар глаз, что за ними наблюдали. Они зашли на их святую территорию, осталось только понять кто эти «они». Он остановился, оглядываясь, выставляя руку, чтобы остановить Годзиллу.
— Мы не одни, – произнес он тихо, немного сдавлено, но его голос все равно прозвучал в тишине гулко. И именно в этот момент кто-то спрыгнул с потолка. Потом еще одна фигура и еще. Рев пронеся по пещере, а перед ним возник еще один конг, такой же как он. Разве что более потрепанный, со старыми шрамами. В унисон этому реву еще один, потом еще, целый хор. Фигуры стали появляться с разных сторон. Сам Конг повернулся в угрожающей стойке, наблюдая за местными аборигенами – глупо было их искать, если они и сами их найдут.
Они приближались, сужая круг. Кинг протянул руку, схватив ящерицу за запястье и резко дернул. Человеческое тело было не особо приспособлено против таких гигантов, но оно было более проворным, чем его прошла форма. Он потянул ее изо всех сих, скользя по сырой земле. Та чавкала под ногами, разлетаясь во все стороны. Оставалось только бежать, в единственное свободное от монстров место, вырываясь из оцепления. Еще одна глупая мысль, что они почуяли только ящерицу, он для них тоже чужак. Издав такой же ответный рык, он побежал быстрее, не обращая внимание на то, что творится под ногами. Перемахнув через еще один скелет, но уже больше похожий на ящерицу, Король снова потянул ее ближе. Кто бы мог подумать, что ему придется тащить за собой ее, спасая, а не борясь против нее. У них еще будет время выяснить все отношения раз и навсегда, а сейчас, как бы это ни было горько признавать, вот его единственная помощь и надежда выбраться отсюда живым. Еще один прыжок – а делать их тут было куда как легче, гравитация тут творила странные вещи – и он повернул, заприметив небольшую каверну дальше по курсу.
-Туда! – он ткнул пальцем, ускоряясь и потянув ее снова за собой, стараясь оторваться от преследователей.

Колеса старого седана мерно шуршат по старой асфальтированной дороге. Этому району города перевалило за полтинник и дорогу никто особо не ремонтировал, не говоря уже о капитальном ремонте. Поэтому колесо то и дело стучало по мелким выбоинам и трещинам. В старые времена, это место бы наверняка назвали бы тихим и спокойным. Сейчас это место считали же скорее унылым.

Молчание в салоне автомобиля было неуютным. Но Фред чувствовал себя виноватым, за то что покинул группу, а другие ребята словно и не очень то желали с ним вовсе общаться. Как бы Фред не хотел, но у них получалось добраться до нужного дома только к вечеру.
Жильцы жаловались, что пару недель назад в доме стала твориться истинная чертовщина. Сначала это были шорохи за стенами и в углах, затем стал моргать свет по всему дому. Следом жильцы стали видеть в отражениях (как зеркал так и вообще в любых) – странные силуэты. Образы по боковому зрению и кошмары – стали последней каплей и люди побросав свои пожитки ринулись вон.

Обшарив всю библиотеку и даже заглянув в электронную энциклопедию в ближайшем кафе – Фред понял, что не может найти совершенно ничего ценного ни о доме, ни об районе. Даже сами жильцы не были ничем известны. Простая среднестатистическая семья. Отец, мать и ребенок. Абсолютный ноль в плане мотивов для кого-то неизвестного. Фред считал, что загадочные события не более чем россказни из разряда связанных с двумя мошенниками. Но он никак не мог вспомнить их фамилии, а от того вдруг даже повернулся к Дафни, слегка открыв рот, но захлопнул его – быстро передумав. Побоялся. Ему было страшно заводить легкий бездумный разговор. Чувствовалось напряжение и Фред не был готов стать тем, кто его нарушит.
«Уоррены» — вдруг подумал Фред, внезапно вспомнив фамилию горе-экзорцистов. Говорят, они написали даже пару книг. И возможно сняли фильм.

Машина поравнялась с нужным домом, Фред нажал на тормоз, поставил авто на ручник и заглушил. Повернув голову в сторону здания, Джонс слегка прищурился, оглядывая фасад светлого дома с прикрытыми занавесями, пытаясь разглядеть хоть какое-то движение.
— Что ты думаешь? – все же он прервал молчание, засунув попутно руку в карман и зацепив ногтем металлическое колечко, вынул из джинс ключи от этого дома.

Покрутив ключ в руках, нажав подушечкой пальца на острые уголки пинов ключа, Фред первый покинул машину и уверенно шагнул в сторону дома, прямо по подъездной дорожке. На середине пути он замер, глупо уставившись в окно, в котором ему на секунду показался огонек. Но он тут же исчез, стоило ему уставиться в стекло. В темноте дома ничего не происходило. Поморщившись, Фред двинулся дальше, отгоняя суеверные мысли из своей головы. Это была какая-то чушь. Наслушался историй, рассказов и сразу же стал видеть то же, о чем рассказывали «заказчики».

Остановившись около двери, Фред повернулся к Дафни и встал ожидая ее. Было тихо. Не было слышно ни соседей, не проезжало автомобилей. Не было слышно птиц. Несколько давящая, по его мнению обстановка. Или он уже просто отвык от такой работы. Может поэтому он и покинул ребят на такой срок. Толком не попрощался. Поступил как мудак в общем-то. А потом вернулся, практически как ни в чем не бывало. Да, ему было стыдно, он извинился и его вроде как простили. Вроде как. Но самое главное было то, что сам он себя не простил. И сейчас стоял около двери, глядя на ноги Дафни, шагающие по этой бетонной подъездной дорожке.

— Я открываю? – он посмотрел на нее коротким, скользящим взглядом и поспешно отвернулся к двери, всовывая в замочную скважину ключ  и стал поворачивать его в замке. Ключ повернулся на пол оборота и встал, туго и с легким скрипом поворачиваясь дальше.
— Проклятье… они ничего не говорили про замок? – повозившись минуту, уже думая, что пора идти за баллончиком с силиконовой жидкостью, он вдруг легко и просто провернул ключ на оборот и так же полностью открыл замок.
Дверь с щелчком открылась, предоставляя их взору свое темное нутро, слабо освещаемое через щели в жалюзи и приоткрытую дверь. Внутри уже витал мрак и Фред потянулся в карман за фонарем, не желая шататься по дому в темноте.
— Кажется, они говорили, что щиток в подвале и должен быть выключен? – парень толкнул дверь, поднимая фонарь на уровень локтя и мягко нажал кнопку, освещая коридор тонким лучом карманного фонарика.