Все это казалось каким-то ночным кошмаром. Словно в один миг их привычная жизнь – супергероев Земли, примеров для подражания – превратилась в низкопробную мыльную оперу под прицелами многочисленных камер. Люди хотели знать правду, люди требовали, чтобы они спасли их, спасли этот мир. Ведь именно это они обещали человечеству взамен всенародной любви. Некогда ученые, теперь опальные спасатели, которые не способны обеспечить безопасность самим себе. И грош цена их способностям, которые меркнут на фоне грядущей угрозы.

Сьюзан же пытается удержать этот хаос. Хотя просыпается в ночи от увиденного в Негативной зоне. Просыпается с немым криком и испариной, снова и снова бросая взгляд на колыбель сына, что стоит у кровати. Словно боится, что мальчик исчезнет, растворится в пустоте, пока она забывается беспокойным сном. Но усталая улыбка вновь находит путь к ее лицу, в то время как пальцы оглаживают мягкую щечку сына, что забавно дергает ножками во сне, совершенно не помышляя о том, что творится кругом.

Сьюзан пытается быть сильной. Даже если все вокруг нее пытается сломить ее дух и ее веру, что [они справятся]. Всегда ведь справлялись, какие бы сложности не выпадали на их пути. Будь это космическое излучение или друг, некогда превратившийся во врага. Конечно, масштаб грядущей катастрофы безумен, но не бывает так, что нет способа изменить ситуацию. Да, попытка договориться с сущностью вселенского масштаба обернулась полным фиаско. Не забудем про то, что их с Ридом сын появился на свет не на Земле, а где-то в глубинах космоса во время спешного и, будем честны, позорного побега от Серфера. Им повезло, но ведь все могло обернуться иначе.

От того ее потребность находиться рядом с Франклином порой доходит до абсурда, хотя она отмахивается от аккуратных вопросов брата [а учитывая сколь неосмотрительным бывает Джонни, такое беспокойство – высший уровень заботы от младшего] и многозначительных взглядов Бена, уверяя всех, а главное саму себя, что она в порядке.

Сью повторяет это себе каждую ночь, наблюдая за тем, как загораются огни ночного Нью-Йорка. Она корчит сыну смешные рожицы, вдыхает его молочный аромат и искренне не хочет верить в то, что их сыну уготованы столь мрачные перспективы. Быть отданным Галактусу взамен спасения человечества или напротив, стать тем, кто в будущем самолично уничтожит миллиарды, если на то будет желание и причина. Разве может столь разрушительная сила таиться в этом маленьком существе, что так доверчиво и на инстинктах тянется к ней?

И если она пытается сохранить их репутацию на публике, не реагируя на расспросы журналистов и сдержанно посещая официальные слушания, то Рид сделал то, что делал всегда, когда перед ним возникал нерешенный вопрос – искал способы его решения. И неважно, сколько времени это займет. Дни, недели, месяцы. Только сейчас время играет против них, а Сью забывает, когда видела мужа в живую, а не через крохотное окошко лаборатории, просто проходя мимо по коридору.

Она уважала его потребность в уединении. Не сговариваясь, это правило пополнило ряд других, когда они только начали встречаться. Сьюзан приняла правила игры, а точнее правила жизни рядом с гением, что его ум и заводская необходимость познать неизведанное всегда будут в приоритете, какими бы сильными не были чувства Ричардса к ней. Хуже, что она находила в этом какую-то особую изюминку, делающую его им. Занудой-ученым, способным сравнить ее красоту со спиральной галактикой NGC 1512 и вновь и вновь выбирать галстук с рубашкой вне зависимости от ситуации. Но он оставался ее занудой. Слишком умным, чертовски привлекательным, по-своему заботливым и доказывающим каждый миг, что она не зря дала им шанс на счастливую семью.

И все же в этот раз она застывает перед приборной панелью около двери в лабораторию, задумчиво перебирая в голове комбинацию на [черный день], способную открыть доступ без необходимости реагировать изнутри. Три попытки отзываются неприятным гудком, и Сью покорно выдыхает, нажимая кнопку связи.

— Рид… Дорогой… Я знаю, что ты очень занят, — с губ срывается легкий смешок, пока она подбирает нужные слова. – Но мне кажется, нам нужно поговорить… И я просто хотела узнать, как ты там. Зная твою маниакальную одержимость кофеином и отсутствием сна, когда ты работаешь, впору забеспокоиться о твоем самочувствии. И… я скучаю. Франклин тоже.

К ее изумлению после недолгой паузы раздается характерный щелчок открывающейся двери и Сьюзан заходит внутрь, осматриваясь кругом на пример локальных катастроф. Но картина почти… нормальная. Десятки кружек от кофе, разбросанные и исчерченные листы бумаги, такая же исписанная расчетами и размышлениями доска, которая способна уместить больше возможного.

Но цепляются ее глаза за одну единственную фразу, подчеркнутую аж дважды и обнесенную формулами, как защитным куполом.

Отдать Франклина.

Два слова звучат в ней набатом. Разными голосами, разной интонацией и Сью совсем не хочется думать о причине, почему именно эта фраза стоит едва ли не в центре, на самом виду, как неоновая вывеска, бьющая по глазам и не дающая забыть. Просто напоминание или неотвратимое решение их проблемы?

Но мрачные мысли отгоняются голосом Рида и она поворачивает голову к мужу, пытаясь уловить сказанное. Маркер?

— Да, конечно, — Сьюзан чуть стряхивает головой, возвращаясь к реальности, и берет со стола один из разбросанных маркеров и протягивает мужчине.

В любой другой ситуации она бы уже отпустила шутливый комментарий по поводу его пластичности и увлеченности работой. О том, как можно умудряться быть во всех четырех углах лаборатории одновременно и не стоит ли увеличить крышу, если на его доске не хватит места для расчетов. Но она лишь поджимает губы, опираясь об край стола и наблюдая за Ридом, что вернулся к прерванной формуле.

— Наверное, я должна спросить о том, спал ли ты сегодня вообще… но, похоже, это меньшее из того, о чем стоит беспокоиться. Тебе, мне, всем нам. Я права?

Утренний будильник вещал отвратительно, впивался в голову резкими звуками прямо через черепную коробку, заставляя невольно поерзать и разлепить глаза. Спать на стуле - идея крайне хреновая, но свой последний матрас он вытащил на улицу, чтобы ублюдок из банды Шрауда не сломал себе шею, когда он будет швырять его через балкон - потратил на урода свой единственный и удобный матрас, а теперь приходится вот так - без ничего дрыхнуть на стуле.
Проснувшийся раньше него Биф уже вертелся у двери, пес радостно поскуливал и подпрыгивал на маленьких лапках, распространяя воодушевление и непомерную радость от нового рабочего дня - вот уж кто точно полюбил новую работу - хозяин не хрен пойми где еще и толпа людей вкусняшками пичкают. Роберт потягивается еще раз, мышцы сводит судорогой от неудобной для сна позы, заставляя морщиться и выплевывать ругательства в серые голые стены мелкой квартирки, которая никогда не была ему настоящим домом. Просто бетонная коробка, в которую он возвращается после очередного дела, после героических подвигов, стягивая костюм. Где можно зализать раны и обратно в город - туда, где он мог чувствовать себя хотя бы немного важным.
Но костюма больше нет, как и дальнейшего смысла существовать и только где-то там маячит призрачная надежда, что SDN не окажутся пиздаболами и действительно помогут восстановить утраченное.

Всего-то нужно сделать из пачки злодеев законопослушных вершителей правосудия.

Желательно без сопутствующих жертв.

В офис он приходит уже не таким помятым, но, судя по тому, как остальные работники решают обойти по касательной, рожа у него крайне недовольная. Приходится остановиться у кофейного автомата, впечатавшись лбом в агрегат и слушать, как где-то там по другую сторону пластиковой заглушки медленно варится оживляющий напиток.
— Роберт, я тебя как раз искала! — Блонди вынырнула из-за спины внезапно, но он был настолько высушен попытками дотащить свое тело до офиса, что даже не отреагировал на это, медленно повернув голову. Вот уж кто точно хорошо высыпается дома, свежее и сияющее лицо начальницы было еще одним ударом куда-то в область солнечного сплетения, напоминая о том, насколько же его жизнь, на самом деле, дерьмо. — Мне нужна будет твоя помощь - еще разок.
— Скажи, что это помощь в том, чтобы надраться в баре. — Аппарат гудел, выплевывая из себя синтетический кофе, который должен был обмануть собственные рецепторы и дать ему хоть немного дофамина на ближайшие часы, иначе Робертсон точно решит шагнуть в окно.
— Возможно. Потом. — Блонди поправляет его смявшийся воротник рукой заботливой мамочки-окрщицы и улыбается так открыто, что моментально становится стыдно за свое говенное поведение. — Но к нам прислали новую пачку героев для программы Феникс и некоторые из них... в общем, я видела, как хорошо ты справляешься с Z-командой...
— Я их пизжу. — Кофе обжигало глотку, зато помогало согнать отвратительное чувство хандры вперемешку с сонливостью. С таким же успехом работает и удар в лицо, но этот метод он оставит до обеда, а потом, может быть, заебет кого-нибудь достаточно, чтобы схлопотать штрафной в нос. Сойдет вместо обеденного перерыва.
— Верно. Только в отчетах такое лучше не упоминать. А то трудовая инспекция нынче лютует... в общем, посмотри пожалуйста этих ребят. И скажи свое мнение - профессиональное. — Роберт скалится на этот [профессионализм] получше собственного пса, увидавшего канализационную крысу. Внутри все гудит и сжимается, синяки и ссадины с него не сходят, но к этому он привык еще в те времена, когда был Меха-Мэном. Хотя и не рассчитывал, что в рожу будет получать на офисной работе так же часто, как и работая на улицах неся добро, справедливость и героический чапалах за решетку.

---

Правы были ребята - Блонди с него веревки вьет. Приласкала один раз, да так, что прилип к ней бездомной псиной, выпрашивающей еще немного одобрения и поглаживания по голове. Со стороны должно было выглядеть жалко, хорошо, что ему уже давно насрать, что думают другие. Но подставлять ее и правда было бы по-мудацки, после всего того, что для Робертсона безвозмездно сделала.

Это ведь - ненадолго. Нужно просто потерпеть.

Офис медленно наполнялся народом, он уже чуял запах чьих-то отвратительных сладких духов и громкий смех на общей кухне, где собрались на раннюю сплетничью сходку. Ковролин приглушал собственные шаги, пока огибал очередного затупившего диспетчера, которому повезло больше и ему достались нормальные герои, а не то, что кидают в Роберта со словами, что он со своим опытом справиться.
— Ну привет. — Робертсон хлопает дверью и заглушает писк на высоких нотах, исходящий от выпускника гарварда, Сонар опять просрал все деньги на крипте и теперь будет еще пару дней ныть ему в наушник кинуть ему пятихатку и что он отдаст. Но с летучей мышью и его придурью он разберется потом, сейчас главное понять - а что с ней-то не так, что ее скинули в эту спартанскую яму?
— Я Роберт, буду твоим диспетчером. — Он опирается на стол и кидает на отполированную до бликов столешницу всунутую ему документацию, исключительно сухие факты без конкретики, в таких никогда не найдешь самого нужного, записей о том, что человек засранец, например, или что он нихрена свои габариты не рассчитывает, снося все на своем пути - все то, с чем он столкнулся в первый день с Z-командой, которые представляли из себя не просто кучку преступников, но капризных детей на выгуле за которыми нужно было подчищать. Самое отвратительное было в том, что, кажется, Робертсон правда хорош в этом дерьме и от этого становилось как-то не по себе. — В день нужно закончить как минимум одну смену, желательно, чтобы никто не дал дуба в процессе. Вся инфа по засранцам, которые перешли дорогу в неположенном месте, кадры с камер, взлом всякой хрени,  - это все ко мне. Задания тоже выдаю я. Если кто-то в офисе решит обижать - тоже ко мне, я тут чот типа цепной псины, на всех гавкаю и кусаюсь. Ну давай, теперь твоя очередь. Что натворила, что тут оказалась?
Он впервые смотрит на вверенную ему девочку нормально и по виду она сущий ребенок. Лишь бы Чейз не стал говниться, что тут детский сад решили развести. Да и сми очень  любят обсасывать тему, когда к работе привлекают детей, что-то там про трудовой кодекс, который он даже не открывал.

сколько раз такое уже бывало? джим не то чтобы считал (давно сбился со счета). в конце концов служба в звездном флоте, как правило, не означала протирание кресла в штатном режиме, когда нет новостей, проблем и приключений. те, кто сторонился опасностей и не понимал рисков, грелись на своей родине, учились заваривать кофе покрепче, ходили с паддами в руках и все поездки ограничивались кемпингом до ближайшего заповедника. никто на энтерпрайзе не был таким. каждому курсанту, на самом первом году обучения, объясняли: космос - это опасность, неизведанные территории, любые неожиданности, которые необходимо встречать подготовленными, во всеоружии, сохраняя ясность ума. на должность капитана таких отбирали еще более строго, а потому для многих так и оставалось удивительным фактом, что джеймс т. кирк свое место не потерял, даже успев прославиться как не самый сдержанный и не самый хладнокровный из офицеров федерации.

и все-таки. космос не переставал удивлять, то и дело подкидывал сюрпризы, держал в тонусе, колким напряжением не отпускал из своей хватки разум. от неизученных планет к новым удивительным расам, от отчаянных переселенцев к заброшенным базам и станциям, сквозь ионные бури и сбоящее пространство-время. джим медленно выдыхает, впитывая глазами каждую деталь интерьера, по ним пытаясь составить карту событий произошедших на базе, но комнаты молчат, тишина давит на уши, нет ни гула, ни эха.

[ выжил ли хоть кто-нибудь?]

на поверку все помещения оказываются больше, чем выглядят на схеме, от столов к двери, разделяющей отсеки, еще семь шагов. чинил ли репликатор кто-то из своих, или на базу проник чужак? неизвестная раса? враги? могли ли клингоны атаковать «аргелий II», в очередной раз нарушив шаткий мир? могли. была ли в этом необходимость? нет. если только их разведчики каким-то образом не обнаружили что лаборатория является куда более важной, чем кажется. но по всем данным она таковой не была. и не клингоны напали на федерацию, не их стиль. будь это они, то джим давно обнаружил бы куда более явные следы крови, растерзанные тела, указывающие на то, что победа была кровожадной и страшной, как в назидание врагам и для оказания должных почестей победителям. клингоны, при всей своей агрессивности, не имели обыкновения заметать следы и хранить затяжное молчание. бой начался бы уже.

отсек открывается с тихим шипением, у мартинеса начинает мигать лампочка на трикодере, анализ проведен успешно, на панели отображается химический состав, указывая на достаточное количество кислорода, пригодного для дыхания, в воздухе нет посторонних примесей,  биологические жидкости новых форм жизни в радиусе работы аппарата не обнаружены. материала для исследования нет. надо двигаться дальше. тишина разбавляется тихими шагами в мягких ботинках по глянцевому полу базы. то, что трикодер говорит о том, что пока волноваться не о чем - ничего толкового не означает, враги могли все еще оставаться на станции, интуиция бунтовала, подсказывая что смерть притаилась где-то поблизости, пускай все еще и неразличимая. но комнаты персонала встречают разделенную команду все столь же траурным спокойствием. джим по очереди обходит каждую, открывая двери и выставляя фазер перед собой. пусто. пусто. пусто. вещи нетронуты, кругом присутствие жизни подернутое слоем пыли. так бывает, если бы ничего страшного не происходило, а потом бедой накрыло внезапно и резко, не дав шанса подготовиться и оказать сопротивление. молниеносно и точно. словно за один щелчок, когда люди были, а потом ухнули сквозь неизвестный портал, сбросили физическую оболочку. возможно такое? ни в чем нельзя быть уверенными наверняка, даже самый невероятный исход может оказаться возможным, бритва оккама в космосе допускает погрешности. и все же что-то во всем этом кажется кирку знакомым, словно бы видит чужой почерк, такой, с которым сталкивался уже однажды, деталей не запомнил, но, формы напоминают о прошлом, резкие росчерки линий указывают на хлебные крошки. как аромат из какого-нибудь бара айовы, вдруг накрывший пространство в сотне световых лет от земли. джим знает что все подсказки перед ним есть, но все равно не может правильно их прочитать.

[indent][indent] - в личных комнатах чисто. там душевые.  - джим пускает вперед мартинеса и харриса, прикрывает их спины, оставаясь в коридоре. впереди конференц-зал и комната управления, если к моменту когда они окажутся там, не будет оставшейся части экипажа, они двинутся на их поиски, и хрен там капитан оставит своих подчиненных одних без собственного присмотра.

харрис не успевает заговорить, крик прорывается не по пространству сквозь толстые стены, но по динамикам. коммуникатор кирка издает сигнал вызова, но связной речи на том конце нет, лишь крики и выстрелы. ну вот и дождались. у джима внутри холод распространяется по грудной клетке, начинает пульсировать жила на виске. это не страх.  это гнев и леденелое понимание того, что прямо в этот момент он слышит предсмертные хрипы товарищей. вот блять.

[indent][indent] - фазеры в боевой режим. держим группу.

им надо в комнату управления. хотя бы для того, чтобы отследить происходящее по камерам, активировать защиту, если таковая сработает, понять кто именно напавший враг. наладить связь с энтерпрайзом, если это тоже будет возможно.

[ многовато "если" ]

мартинес делает шаг вперед, харрис за ним не успевает, у вентиляционной трубы сносит заслонку, гибкий серый хвост с жалом на конце обвивает шею старшины. кирк стреляет, сначала в хвост, после по трубе, пытаясь попасть в движущуюся мишень, существо, напавшее на них, издает вой, выпуская харриса, и исчезает в вентиляционном лабиринте. ранено, но не убито. потрясающая живучесть.

[indent][indent] - вперед. - харрис мертв, жало пробило горло насквозь, но сейчас забирать тело павшего было опасно для выживания. после, когда они проведут зачистку, энтерпрайз заберет своих для похорон, а пока на это не было времени.

дверь конференц-зала распахивается без труда. кирк не паникует, осматривает пространство, прикрывая спину своего подчиненного, но больше не концентрирует внимание на сброшенных листках отчета или на стопке мертвых паддов на столе. им нужно добраться до компьютера раньше.

[indent][indent] - туда, - произносит он, продвигаясь к комнате управления, - блокируй дверь, - добавляет он и сдерживается от приказа перевести фазер на максимум, тот уровень, что распыляет любую гуманоидную форму жизни. то, что они встретили, необходимо изучить, занести в реестр, предупредить звездный флот. в конце концов убедиться, что эти существа - не плод работы самой федерации.

капитан выставляет фазер перед собой, слышит как по потолку скребутся когтистые лапы. знает, что нового нападения не избежать. ну что же, выбор у них лишь один - вперед.

- Чего?

Одинокую лампу над их головами коротит, и светлые глаза Лу Гуана на секунду переливаются коротким мраком.  Сяо никогда не нравилась эта лампа - стерильный  искусственный свет напоминал ему операционный стол. Кухня выглядела безжизненной и пустой, но до сегодняшнего дня, точнее – до нынешнего момента он не думал, что эти пять квадратных метров могут еще и сузиться до размеров ячейки морга. Сяо чувствует, что скоро начнет дрожать от холода.

Из-за резкой реакции Лу Гуана внутренности выстывают до бетона. Сяо замирает, вцепившись взглядом в чужое лицо, считывая на нем довольно очевидный страх. От подобной уязвимости у самого сердце срывается на холостые. Лу Гуан обычно не такой, его сложно напугать, сложно вывести из себя – что такое происходит у него в голове, раз слух уже подводит?  Возникает мысль - лед треснул, сделай что-то, пока оба не рванули вниз. 

- Ты чего это, Лу Гуан? Я сказал, что есть хочу, и что твоя лапша сейчас потенциально может меня спасти.

Сяо пытается расслабиться, выпрямляясь на стуле и снова лениво подпирает голову рукой. Он невольно чувствует себя мальчишкой, который пытается не спугнуть ободранного кота на обочине. Плавно, естественно - сделать вид, что он не видит, как Лу Гуан напряжен так, что еще чуть-чуть – и начнет биться током.

Сяо позволяет себе откровенно пялиться – потому что может, и делает это каждый день. До этого Лу Гуан либо не обращал внимание, либо прекрасно все знал, но дозволял Сяо нарушать свои личные границы абсолютно любыми способами. И избалованный подобным отношением, Сяо вряд ли отказал бы себе в подобном даже в такой ситуации.  Под светлыми глазами легли синяки, а в их глубине томятся усталость и раздражение. Сяо тихо цокает. Сам-то он не сильно лучше, за последние сутки в попытках урвать себе глубокий сон он раз за разом натыкался на веретеницу неприятных тревожных снов, которых даже не помнит сейчас.

- Выглядишь так, словно не спал неделю, - констатирует Сяо как итог своей инспекции. Затем, не давая даже самому себе шанса подумать и притормозить, протягивает руку и прижимает ладонь ко лбу друга. - Вроде жара нет, ты ведь не простыл?

Да, жара не было, но Сяо показалось, что он прикоснулся к раскаленной плите - настолько у него вспыхнула от нервов кожа. Словно испугавшись, что Лу Гуан может это почувствовать, он убрал руку и незаметно поежился от того, что внутри него все еще кишки покрыты инеем, а руки теперь горят. Он встает с места, чтобы стряхнуть с себя это ощущение микроволновки и с драматичным вздохом снова тащится к настенному шкафу.

- Вот совсем ты обо мне не заботишься, Лу Гуан, - качает головой он, доставая из недр лапшу быстрого приготовления. - Ты конечно не шеф-повар, и все остальное из-под твоей руки на вкус так себе, но конкретно эта твоя лапша сейчас вытащила меня из кровати - понимаешь, какой чести удостоился?

Сяо беззаботно болтает, быстро закидывая специи и наливая все водой. У него всегда получается разрядить обстановку своей болтовней, умело обходя все колючки, если те имелись. Заполнять невыносимую тишину чем угодно было всяко лучше, чем сидеть под ее весом и тщетно пытаться вытащить что-то из взвинченного друга. После недавней реакции Сяо понимает, что его собственные терзания не стоят даже рядом с тем, с какими монстрами Лу Гуан сейчас ведет светские беседы в своей голове. Шаг влево, шаг вправо - расстрел, но в случае Сяо тотальный игнор и потенциальная смерть от переохлаждения. Иной раз он думает, что лучше бы Лу Гуан хорошенько ему вмазал да наорал, чем сидел вот так задушенный своими нервами.

Тирада о севшем на подоконник голубе, который разбудил его сегодня утром, резко прервалась болезненным шипением Сяо. Пытаясь подвинуть тарелку с лапшой, он по неосторожности пролил немного на руку.     

«Что я вообще здесь делаю? Ведь уже принес позавчера еды этому... существу, так какого гуя опять пришёл?»

Он правда пришел сюда пару дней назад с небольшой корзиной провианта: никаких излишеств, тем более, он знать не знал, чем питается такое странное существо, а потому просто оставил лепешки, завернутые в ткань, вяленое мясо, скромный кувшин вина и овощи, хотя очень сомневался на счет последних. В общем, ничего, что могло бы быстро испортиться, но то, что было по крайней мере, удобоваримо большинством людей.

Но ведь тот, кто вызвал, благодаря Шень-лаоши, сочувствие, мог вообще человечиной питаться. Сырой. Мог. Но, к удивлению Гунъи Сяо, корзина оказалась пуста, когда он пришел проверить, не ошибся ли в расчетах. Что ж... выкладывая в корзину очередную порцию уже копченого, а не сухого вяленого мяса, маринованный редис и лепешки с вином, он и правда называл себя идиотом, явно на свою беду подкармливающего демоническую тварь, но стоило вспомнить умоляющий взгляд и трепетное, бережное обращение с цветком, как острая игла жалости пронзала сердце. Да и лорд Шэнь говорил о милосердии и сочувствии — и то правда, тварь-то была явно разумной.

Сяо вздохнул, взял корзинку, перекинув за спину пустой теперь мешок, и решился на то, что раньше посчитал бы глупостью несусветной: лично пройти в пещеру, найти ту тварь и спросить, может, ему и не нужны овощи? Или наоборот, мясо зря пропадает. Это исключительно рационально будет — спросить о предпочтениях. Он не сможет регулярно носить суда еду, но во время патрулей занести хоть пару лепешек — от него не убудет.

Продвигаясь по все такому же невероятно узкому пещерному проходу, он считал себя последним идиотом, но, все же, правила их ордена же говорили о сострадании и исполнении долга, так? Не во вред людям, ну так вреда, он надеялся, от тварюшки не будет, а подкорм до болезненности худого и бледного змееныша ведь считается добрым делом, да? Гунъи Сяо не заметил за своим же размышлениями, как провалился из узкого прохода в сводчатую пещеру, в центре которой росли цветы, за которые тут развернулась настоящая битва.

Вовремя вспомнив, что та змееподобная тварь не переносит никакого света, кроме бледного луча, пробивающегося сквозь дыру в потолке, он погасил печать огня в руке, погружая залу во тьму. Лишь через минуту, когда глаза привыкли к едва заметному лучу впереди, он шагнул в том направлении и позвал.

— Эй... ты здесь?

Он вдруг понял, что совсем не знает имени этой твари, если оно вообще было у такого-то создания.

— Не бойся. Я еды принес. Это же ты забрал провизию у входа в пещеру, да? — он поставил на землю вновь почти полную корзину, вгляделся во тьму и вздохнул. — Ладно, я оставлю тут еду, если что, приду через два дня снова. Если что-то не ешь из этого — оставь внутри, я пойму и больше такого таскать не стану, — он переминулся с ноги на ногу и, все же, представился. — Меня зовут Гунъи Сяо. Я адепт Дворца Хуаньхуа, хотя, вероятно, тебе это все равно. В общем, ешь. Эммм... считай это от лорда Шэня.

Может, хоть так он не станет опасаться его, вроде бы лаоши ему понравился из-за своей мудрости и щедрости. Мог бы ведь и отобрать у твари те цветы, но нет, благородно поделился. В целом, ему тут делать было больше нечего, он ощущал что за ним наблюдают, но если тварь не доверяет, то тем более глупо стоять тут столбом посреди открытого пространства.

— Не бойся, никто не узнает, что ты здесь. До... до встречи.

Он мягко и неслышно развернулся на пятках, по памяти идя в сторону предполагаемого прохода, откуда пришел. Пора было и правда уходить, чтобы не чувствовать больше себя кромешным идиотом.

Время тянулось катастрофически медленно, как жвачка, которую от скуки растягиваешь и растягиваешь, пока тоненькая полоска наконец не порвется. За последние несколько часов успело стемнеть за окном общежития, все оставленные на черный день сладости были съедены под аккомпанемент нескольких кружек кофе, а спина Урараки затекла настолько, что казалось еще немного, и она так и останется навсегда, скрючившись буквой зю над учебниками.

Тем временем ненавистный враг в лице задачи с логарифмическими функциями все не желал сдаваться под напором юной героини. Очако хмурилась, сводя тонкие брови к переносице, фырчала как недовольный ёж и кряхтела от натуги, но мысль все никак не могла пробиться сквозь стену непонимания в нужном направлении. Устав от приглушенного освещения в гостиной на первом этаже, она потерла глаза и со страдальческим вздохом поднялась с дивана.

За панорамным окном открывался вид на ночные дорожки и зелень внутреннего двора, освещаемый уличными фонарями. Студенты 1А уже давно разбрелись по своим комнатам после традиционных вечерних посиделок, взволнованные предстоящим экзаменом на временную лицензию на следующей неделе. Урарака понимала, как это важно сейчас для всех начинающих героев, включая ее саму, и в тоже время была обеспокоена не только тренировками тела, но и разума.   

Расслабляться даже на каникулах было непозволительной роскошью, особенно если ты тринадцатая по успеваемости в классе. Этот факт немного расстраивал Очако, как и одноклассники она стремилась к вершине во всех областях своей жизни, где-то преуспевала, где-то отставала, и останавливаться на пол пути уж точно не собиралась.

«Рассчитываю на тебя, животворящий напиток! Уверена, после следующей чашки кофе ко мне точно снизойдет озарение богов математики… Ха.»

От чего-то в своей комнате было некомфортно. Столько всего произошло за последние месяцы: поступление в Юэй, нападение Лиги Злодеев на УСК, спортивный фестиваль, летний тренировочный лагерь и очередная атака злодеев. Казалось, за такой короткий период прошла целая жизнь, а обычные школьные будни простых студентов академии остались где-то далеко в прошлом.

Моральная усталость от происходящего давила на хрупкие плечи тяжким грузом, жаль нельзя было коснуться ее своими подушечками пальцев и хоть немного облегчить эту ношу. Но Уравити не была бы собой, если бы воспринимала все близко к сердцу и не научилась адаптироваться и отпускать. Вот и сейчас, несмотря на все случившееся, она сосредоточилась на поставленной цели и медленно парила в ее направлении.

Очако быстро преодолела расстояние до кухни, совмещенной с общей гостиной, и включила чайник. Общежития были оборудованы для комфортного проживания всем необходимым, что поначалу повергло девушку в глубокий шок и едва не довело до обморока. Ну еще бы, она ведь никогда не жила в столь роскошных условиях. Настоящий особняк, не иначе! На первом этаже располагались классная комната, общая гостиная с диванами, кухня-столовая, ванная и прачечная, а также выход на свой внутренний двор. 

Ребятам нравилось проводить время всем вместе по вечерам после учебы и тренировок, нередко засиживаясь допоздна. Только сегодня она, похоже, будет единственной полуночницей класса.

- Почти закончился, - раздосадовано протянула Урарака, заваривая полюбившийся растворимый кофейный напиток в своей чашке и сдерживая зевок, - Надо бы не забыть купить как буду в городе.

Вернувшись за стол к разложенным учебникам и тетрадям, Очако плюхнулась на диван и посмотрела в потолок. Умные мысли в ее далеко не глупую голову так и не приходили, а значит требовалось поменять стратегию: ей определенно нужна была помощь со всеми этими закорючками, имеющими за собой некий сакральный смысл, который объяснит только гуру математики.

Можно было обратиться к Деку как к самому очевидному варианту, но сама мысль об этом вызывала внутри смесь смущения и грусти. Изуку постоянно был занят тренировками и вечно пропадал, порой не появляясь в общежитии практически весь день. Ему точно не до нее с какими-то дурацкими проблемами...   

Если же идти по списку успеваемости, то первой на очереди была Момо. Будучи самой одаренной по части всех школьных предметов, она прекрасно могла объяснить любой сложный момент и ответить на все вопросы. Но Урарака чувствовала себя некомфортно, ведь к Яойорозу обращались все отстающие и зная безотказность Момо ей просто не хотелось доставлять неудобств еще больше.

Вторым был Иида, что мог бы показаться отличным вариантом, ведь это же староста! Надёжный как швейцарские часы и знающий все от и до, но к сожалению учитель из него был так себе. По крайней мере, сколько бы Очако не обращалась к нему за советом, то в результате запутывалась еще больше.

Третий был самым неочевидным в части оказания поддержки окружающим в виду своей вспыльчивости и гордости, и его можно было бы пропустить, но где-то в этот момент Урарака почувствовала, как ее тело растекается словно желе по дивану в тщетной попытке сопротивляться сну, а сознание утекает сквозь пальцы куда-то далеко.

«Нет, ну как вариант… Ну нет… Или?...»

её поймали на границе с гватемалой. они собирались подкупить местных пограничников свеженькими, хрустящими долларами, и с позитивом проехать на своём стареньком фургончике до заказчиков из сальвадора.

казалось, на руках тогда были все четыре туза — последние полгода удача улыбалась им, а несколько жирных богачей, искренне нуждающихся в конкретной партии незарегистрированных м4а1, предоставили ей возможность со своими ребятами перетоптать склады калеки лестера. они спиздили оттуда под сотню единиц оружия, чтобы в дальнейшем перепродать тому, кто так сильно в них нуждался, но что-то пошло не так.

что-то пошло пиздец как сильно не так.

она снова в сша. боже, храни америку.

храни америку за зубастый капитализм и за то, как болезненно он кусается; боже, храни америку за то, что в забегаловках, где все поверхности скользкие от жира, до сих пор подают маслянистые панкейки с жареным до хруста беконом и чёрным кофе; храни америку за наркотрафик, пересекающий все штаты от мексиканской границы в техасе до аляски. хер знает, чё там на аляске, павер не очень хорошо шарила за географию; но благослови, господь, америку ещё и за то, как здесь легко словить пулю, если перешла дорогу не тем людям.

они говорят "к твоему счастью, ты можешь быть полезна" — и расстреливают пацанов у неё на глазах. через неделю они снова в ебучем лос-сантосе, в каком-то полуподвальном заведении, называемом "штабом". павер разминает пальцы и волком оглядывается на всех присутствующих. сбежать она не успеет — слишком много народу вокруг.

как-то, на одном из семейных дел, отец затянул сигарету, и, выдыхая в воздух плотный комок дыма, сказал ей: "ты делай чё хочешь в крысином ведре, но главное, шишкам покрупнее не глаза не попадись". прости уж, папочка, вновь угодила в мышеловку.

всё, что происходит в комнате, её не волнует, она слушает план вполуха, планируя действовать так, как привыкла — по наитию, и лишь дёргается, когда в её сторону бросают сальные взгляды, а кто-то из костоломов папочки леста кладёт руку ей на плечо. они думают, что ей бы только шанс дай проявить себя в таком ключе.

но паве не нравились мужики, и девки тоже не нравились. она любит пушки, пушки и тачки, и ебучий адреналин, который тёк по её венам, когда риск был высоким. мир приобретал новые краски, когда звук выстрелов раздавался в воздухе, а спидометр зашкаливал на максимальные значения.

обоссаные мужланы этого не понимали. обоссанные мужланы типа деда лестера и его подсосов думали, что ей всё это надо ради богатой жизни, чтобы разжиреть, как они, лёжа на краденном золоте; что ради бабок она с радостью залезет к ним на член и будет скакать, пока они не соизволят опустошить свои толстые, набитые купюрами кошельки.

папочка всегда предупреждал, что пиздить таких надо в первую очередь.

когда брифинг, наконец, заканчивается, павер ловит ключи обеими ладонями и целует их на удачу, по своему обычаю. уже в салоне она хлопает ладонями по рулю и вжимает педаль газа в пол. — ну чё, может спиздим тачку у старика лестера и съебёмся на ней в мексику? — она косится на пацана, занявшего пассажирское, и, продолжая движение, тянется в карман за чупа-чупсом, упуская из поля зрения дорогу. — у меня там кенты, они нас прикроют.

павер пиздит — нет у неё там больше кентов.

не устраивать сцены - звучит заезженной пластинкой у него в голове; то ли голосом их пиарщика, то ли голосом оскара. может, и его собственным, но у ландо так шумит в ушах, что даже свои мысли не расслышать нормально. он едва ли помнит, что успевает наговорить до того, как оказывается в паддоке, пестрящим оранжевым цветом. чуть позже ландо, возможно, пожалеет о каждом сказанном слове в порыве гнева и разочарования, в которых он тонет, словно под приливной волной. семь кругов - ему остается до финиша, когда ландо снова пытается обойти макса в третьем повороте. семь кругов - до финиша и его шанса на чемпионский титул, когда ему приходится сойти с дистанции.

ландо застревает где-то между кислым привкусом испуга, когда он теряет управление, и горечью поражения. для него это не просто сход с трассы, а потерянные возможности, за которые так отчаянно хватается последние полгода. всё ведь начинает налаживаться, даже если начало оказывается крайне далеким от идеала - он уверенно зарабатывает очки с тех пор, как берет себя в руки, и наконец-то видит стакан наполовину полным; позволяет себе верить в то, что справится, что по-настоящему сможет сражаться за первое место. спустя все эти годы, победы ощущаются возрождением или тем, как учишься заново дышать. и ландо каждые выходные жадно хватается за каждую возможность, вцепляется за каждую позицию и стремится ещё выше, ещё дальше. шаг за шагом. вдох за вдохом. ещё ещё ещё ещё.

он не хочет видеть или знать, как макс справляется с гонкой после пит-стопа, потому что сам ландо - остается на обочине. болид слишком поврежден, чтобы он смог продолжить борьбу на треке. ландо уговаривает себя не устраивать сцен всю дорогу обратно - позволяет команде хлопать его по спине, позволяет себе слышать "все в порядке", "главное, что ты цел" и "ничего страшного"; даёт злости бурлить в себе, но не пролиться наружу - потому что некого винить. это ландо не справляется - ни с обгоном макса, ни с тем чтобы сохранить болид целым. он так сильно злится, потому что не заслуживает ни сочувствия, ни поддержки команды, которая рассчитывает на ландо, вкладывая столько сил и бессонных ночей, чтобы он все это испортил за семь кругов до финиша.

ландо не останавливается, пока не скрывается подальше от чужих глаз и любопытных камер. мыслить рационально слишком тяжело, когда всё, что получается - тонуть в ненависти и жалости к себе; и пытаться не устраивать сцен, конечно же. оказывается, ландо очень часто устраивает сцены - откровенно показывая свои чувства. в формуле один это, видимо, сцена, на которой ландо оказывается единственным актером. ему хочется рассмеяться, но вместо этого он стаскивает перчатки - движения резкие и рваные, когда ландо их отбрасывает куда-то, не глядя. ему совсем не хочется снимать шлем, чтобы продолжать прятаться за ним; но одновременно с этим - ландо задыхается под слоями ткани и пластика.

он нервно срывает с себя всё лишнее, получая доступ к кислороду, спрятавшись где-то между тонкими стенами, где его не станут искать. хотя бы не сразу. ландо сползает на пол прямо там, настолько напряженный от всех эмоций, что каждое движение дается с трудом. дыхание застревает в лёгких; воздух словно густеет от запаха жженой резины и разогретого металла. тонкие стены, больше похожие на шаткие перегородки,  не спасают от шума на треке. но теперь - всё что обычно успокаивает, сейчас только вызывает раздражение.

ландо оттягивает плотно липнущий к горлу ворот огнеупорной ткани, но легче дышать не становится. ничего не проходит, сколько бы не считал до десяти и не следил за вдохами. ничего из этого не вернёт его на трассу, не починит болид, не даст возможность победить. ландо бьётся затылком о стену, чтобы хоть немного встряхнуть мысли в черепной коробке, похожие на рой беспокойных ос, всё не дающих ему покоя. он не знает, сколько ещё времени у него остаётся перед тем, как кого-то отправят на поиски. но ему в любом случае нужно успокоиться и выглядеть не как человек, готовый броситься в ближайшую реку.

ландо хлопает себя по щекам, пытаясь заглушить и злость, и желание что-нибудь сломать. такое поведение совершенно не свойственно ему, но прямо сейчас продолжает зудеть под кожей тяга к разрушению. сломать что-то настолько безжалостно, как он только что стёр в порошок свои шансы. на что-либо. в бесполезном порыве злой тоски ландо пинает свой шлем - больше шума, чем чего-то ещё. и никакого облегчения.

он закрывает глаза, за веками жжет. ландо не будет плакать. просто продолжит думать о том - не проще ли расшибить себе голову о ближайшую стену, чтобы всем наконец-то стало легче. проходит то ли одно мгновенье, то ли целая вечность - ландо правда не осознаёт течение времени - когда слышатся приближающиеся шаги. он почти готов (нет) встретиться со спокойным взглядом оскара (попытайся хоть раз не устраивать сцен), который становится чем-то тривиально необратимым в его жизни. вместо этого ландо снизу вверх смотрит на взъерошенного макса, пока его мозг отказывается обрабатывать информацию.

ландо, на самом деле, меньше всех сейчас хочет видеть макса. посоревноваться за первое место с ним может разве что пиастри. как жаль, думает ландо, когда макс открывает рот, что шлем укатился так далеко, а под рукой больше ничего нет. потому что очень хочется бросить что-нибудь тяжелое в это раздражающее лицо. это определённо будет похоже на сцену. 

Иногда Даби казалось, что он связался не с теми людьми. "Иногда" — это каждый раз, когда в заголовках новостей высвечивалось, как очередной герой отличился на столкновении со злодеями, чем заслужил всенародную любовь и обожание. И плевать, что на этом самом нападении гражданских по вине героишки пострадало больше, чем по вине злодеев. Томуре не хватало изобретательности, некой тонкости в ведении этого затянувшегося конфликта. И без разницы, сколько раз Даби скажет ему, что нет никакого смысла кидаться в героев ному и устраивать нападения с захватом заложников. Да и без захвата заложников — тоже. Чертовы пиарщики каждого мало-мальски известного геройского агентства все равно все вывернут так, что нападавшие окажутся угрозой безопасности Японии, а вот идиоты в разноцветных трико — спасители дня, защитники мирного неба над головой, а еще снимают котят с деревьев. Фото прилагается — на нем будет самая широкая и фальшивая улыбка из всех возможных, выкинутый в помойку котенок останется за кадром. Как и тот факт, что его на дерево изначально посадили только ради пяти кадров, два из которых удалили — герой выглядел непрезентабельно на дереве.

В любом случае, все эти телодвижения с игрой в злодеев приносили больше пользы самим героям. И это раздражало не меньше, чем факт того, что до Шигараки до сих пор не дошла простая истина. Нельзя грубой силой стереть ту систему, которая кормилась на каждом протесте, превращая все в средство продвижения своей главной дойной коровы. В конце концов, мерч с топ-10 героями сам себя не продаст публике. Тут требовался особый подход — со старым добрым копанием в чужом грязном белье. Работенка не из приятных, если не испытывать извращенное удовольствие от лиц преданных поклонников, увидевших, какой же мразью на самом деле является их кумир.

У Даби были в запасе секреты Старателя. Но топ-1 герой обладал таким штатом юристов и пиарщиков, что ему бы сошло с рук даже убийство ("Тодороки Энжи оправдан, все обвинения сняты, смерть признана несчастным случаем" и прочее дерьмо, я знаю, как это работает, пап). Однако, это не означало, что пора опустить лапки и сдаться на волю судьбы и системы. Ведь всегда есть цели поменьше, на которых можно потренироваться. Если косяки героев начнут всплывать один за другим, то общественность усомнится даже в непоколебимых гигантах. Для этого всего лишь нужно терпение, время и желание спалить к чертям собачьим до основания все. Время, конечно, было ограничено, но вот терпения у Даби было вагон. Как и пламенного желания увидеть, как осыпается пеплом на землю все, чего добился его отец.

Да-да, маленькие мечты недолюбленного сыночка. Психолог бы посоветовал ему проработать травму детства, простить и отпустить — или что там говорят эти мозгоправы? Но прощать Даби умел плохо. Иначе почему сейчас он в этом геройском клубе?

Честно говоря, ему представлялось, что попасть сюда будет сложнее. Но все оказалось так прозаично, что хотелось смеяться. Пара удачных фраз тут, незавуалированная угроза там и ма-а-аленькая доля помощи от героишки из ФПО и вуаля — двери открыты, проходи, смотри во все глаза, чем занимаются топы, когда нет риска спалиться и понести репутационный ущерб. Право слово, могли бы подойти к вопросу охраны посерьезнее что ли. Но, видимо, никому и в голову не приходило, что кто-то вообще решит собирать компромат (кроме журналюг, конечно, но этим ребятам не хватило либо такта, либо связей, раз клуб все еще на плаву).

План был простой — собрать немножко грязи на какую-нибудь геройскую сошку из низов топа, потренироваться выбивать табуретку из-под ног тех, кто привык считать себя царем положения. Но планы существовали лишь за тем, чтобы идти коту под хвост. Иначе почему сейчас на него так смотрит чертов Ястреб?

Слишком крупная птичка для его сетей. Каков шанс, что его уловками можно удержать весь размах алых крыльев, прежде чем спалить? Нулевой, пожалуй. Сейчас стоило бы прикинуться тенью около барной стойки, слиться с толпой и выскользнуть. Не рисковать, быть умнее. Просто и понятно, верно? Но вот только губы сами непроизвольно тянутся в ответной улыбке — кривой, нахальной усмешке, которая не сползает даже тогда, когда девочка рядом почти мурлычет бармену, чтобы тот записал виски Даби на счет героя. Он, конечно, и так собирался платить чужими, ворованными, деньгами. Но так интереснее.

Бармен не успевает даже поставить перед ним стакан — Даби уже на ходу вырывает его из чужих рук с такой бесцеремонностью, что янтарная жидкость расплескивается на пальцы и стойку. Ни спасибо, ни извините. Это он все пусть тоже запишет на чужой счет вместе со своими чаевыми, раз на то пошло.

— Намек понятней некуда, птичка, — скрипуче тянет он, приземляясь на диван, не размениваясь на приветствия или глупые вопросы "а можно я присяду". Спрашивать вообще гиблое дело, могут и отказать. — Хотя мог бы просто подойти и спросить. Нахуй бы никто не послал. Тебя — точно.

Даби почти лениво слизывает с пальцев капли виски прежде чем сделать глоток. Не отводит от героя взгляда — ни на чертов миг. Следит — прощупывает глазами героя, который в атмосфере бара ничуть не похож на ту выглаженную картинку из новостей. Перед ним не кумир миллионов, а новый план. Игра с высокими ставками. И от этого в животе живым огнем разгорается нездоровый азарт. А что, если... Злодей по-кошачьи щурится, чувствует, как от улыбки натянулась под скобами обожженная кожа.

— Скучаешь?

Таких дней — по пальцам пересчитать. Одной руки. За несколько лет. Его отпускают на вольный выпас с такой щепетильной осторожностью, будто он всегда — катастрофа, накачанная алкоголем и со спущенными штанами. Будто за ним потом надо прибирать несколько месяцев, удерживая на плаву пошатнувшуюся репутацию. Будто он тут же ринется трахать всё, что плохо приколочено к полу, обязательно снимать это всё в прямой эфир и... Фантазия у Кейго богатая. Он может много чего придумать, но всё из придуманного даже близко не будет стоять с тем, что напридумывали себе там его пиар-менеджеры и прочие, прочие менеджеры, его агенты, его... все. Всё то стадо агрессивных шавок, выбранных комиссией, которое ходит за ним по пятам и не даёт лишний раз не то что посрать — вздохнуть поглубже.

И вот иногда из этого железного корсета с шипами внутрь его выпускают посидеть на дутом дорогом диване в «NDA» (могли бы не придумывать название для этого места вовсе), выпить несколько (десятков) бокалов и даже разрешают заказать себе что-то, что действительно свалит ястребиный метаболизм.

Когда-то, в первые пару посещений клуба, Кейго отрывался действительно на грани дозволенного. Не то чтобы тут что-то было запрещено строго. При желании они скрыли бы даже убийство персонала. Но тогда это действительно были закрытые вечеринки-вакханалии. Потом желание выворачивать себя наизнанку в клубке из податливых и готовых на всё за деньги людей поутихло. И вот спустя несколько лет, взобравшись в топ-5 почти на самую вершину, Кейго пытался просто тупо побыть собой.

Крылья, распахнутые во всю ширь, занимали всю спинку дивана — только здесь он давал им свободу, даже дома себе такого не позволял, потому что чёртовы папараци, казалось, были способны заснять его даже на сидушке унитаза или с зубной щёткой во рту. Выпущенные когти шерудили в кудряшках одной из хостес — она о чём-то весело переговаривалась с подругой, зная, что Таками почти не обращает на неё внимания. Они уже привыкли к тому, что большую часть времени он молчит и наслаждается тем, что к нему никто не липнет. А тепло человеческих тел был лишь данностью — тактильность была жадной, но с кем попало Ястреб обниматься не хотел.

Алкоголь сегодня был лёгким. Из закусок — ассорти из тонких слайсов дорогущей сырой говядины и куриных сердечек. Тоже сырых. Специально для Ястреба, который в исключительных случаях мог позволить себе такое меню. Иногда хотелось достать из морозилки кусок замороженной курицы и поковыряться в ней когтями. Пиарщики за такое сожрали бы его с потрохами.

Скучно не было. Было хорошо. Расслаблено, приятно, музыка не давила на уши, а посетителей именно сегодня было не так много. Видимо предстоящее объявление топ-5, где Ястреб второй год подряд занимает вторую позицию, упорно дыша в спину Энджи Тодороки, сжирало силы у завсегдатаев.

Из интересного — угрюмая морда у барной стойки. По нему сразу было видно, что он тут впервые и не в своей тарелке. Либо пришёл с кем-то в качестве плюс один, либо подмазался где надо и к кому надо. Кейго это, в прочем, не интересовало. Куда интереснее было эту угрюмую морду разглядывать. То ли специально выверенное шрамирование, то ли татуаж — чувак словно выставлял напоказ ровные ряды стежков на коже. Мысли о том, что так сложилось, у Кейго не возникло. Тут все были напоказ и покрасивше. Почему бы выделять из толпы этого парня с как будто модным, но как будто в спешке подобранным оверсайзом?

Поймав его взгляд, Кейго не сразу моргает — смотрит долго, почти забывшись, всё так же разглядывает, почёсывая когтём бровь. Лишь спустя минуту тянет улыбку, признавая, что контакт состоялся. Край крыла подталкивает кудрявую подружку, она тут же, как по команде, вскидывает взгляд, наваливаясь спиной на перья и прижимаясь к боку Кейго.

— Оплатите ему всё за мой счёт сегодня, — тычет пальцем в парня у стойки. Спутать его не с кем. Кудрявая — Мири — щурится на посетителя, улыбается и кивает, тут же подхватываясь на ноги и упархивая в сторону бармена.

события доносятся до неё только отголосками, их приносит ветер, от которого ванда отмахивается. ей не интересно... многое. как живут те, о которых она знает, что они предпринимают, чтобы оказаться д о м а. одно это слово вызывает у неё горькую усмешку, даже немного злобную. её потенциальный дом был уничтожен ударами реальности со всех сторон.

правильно, что другие его тоже лишились?

это плохие мысли, ванда, не надо так думать.

хорошо, она не будет. в конце концов, ей же по-прежнему это все

не интересно.

она отлично обустроилась сама. не собираясь отсвечивать лишний раз, она вела образ жизни добровольного изгнанника, иногда выходя в люди лишь в крайней необходимости ( к счастью, таких было не очень много ). время пролетало мимо и сквозь ванду, она погрузилась в собственное существование, отрицая жизнь.

её очередной день мог бы пройти как и все остальные дни — одинаково пусто и бесцельно, но что-то в этот раз меняется. ближе к вечеру ванда замирает на берегу, пойманная врасплох, словно все давно знали о её убежище и наконец решили сказать: ну всё, хватит играться, мы нашли тебя. она медленно, аккуратно, дичью поворачивает голову, оглядывая того, кто первый решился пробиться через её выстроенную стену.

— привет, один из многих паучков, — её тихий голос хрипловат, она не помнит, с кем говорила в последний раз. бледное лицо украшает поломанная слабая улыбка. — как-то ты далековато.

ответ _другого питера её забавляет самую малость. на протянутую ладонь и вопрос она лишь медленно качает головой, словно ей приходится иметь дело с маленьким ребёнком.

— о, нет, питер, ты не понимаешь, — перестав смотреть куда-то сквозь, ванда впивается взглядом сначала в паренька перед собой, а затем и в ту, что находится рядом.

в её вселенной не было этой женщины, но она знает, кто она. многое можно подчерпнуть через астральную форму. ванда издает краткий неуместный смешок.

— вы не там, где должны быть. мы все не там... мы не в своих вселенных... ты зовёшь меня по имени, но ты ошибся, питер. я не ванда. по крайней мере... точно не та, которую ты знаешь, — сложив руки, слегка мня собственные почерневшие на кончиках пальцы, она клонит голову к плечу движением заведённого механизма. — я видела всех вас. я знаю, что вы хотите сбежать отсюда. к друзьям, к семье... я права?..

мягкий тон голоса не предвещает беды, но то лишь затишье перед бурей. конечно, они хотят вернуться. им есть куда. им есть _за кого сражаться, но они тут с ней, значит, заслуженно.

— никто из нас не вернется домой, — холодно отрезает, чеканит, ногтем впиваясь себе в кожу. — мы останемся тут навеки.

ванда похожа на бомбу замедленного действия. в ней точно что-то надломилось ( опять ), и она — кто угодно, но вряд ли надёжный союзник в своем нынешнем состоянии. выбраться? найти выход? смешно, это все смешно. раньше было безразлично, а сейчас немного злит. тюрьма одинакова для всех, почему кто-то решает, что имеет право из неё сбежать?

— вы потерялись, и это нормально.

[indent]"Ауч!" – гласило бы остроконечное облачко над головой Всемогущего, если бы он был взаправдашним героем американского комикса, коим он от скуки любил себя представлять, ограждаясь от всего, что ввергает обычного человека в фрустрацию, тонким слоем героической фантазии.
[indent]Провал в коммуникации с Айзавой был досаден, но Всемогущий решил не оставлять попыток добиться своего – пускай, как обычно, нахрапом, заставая врасплох. В конце концов, Всемогущий всегда знал, что нужно делать: в момент концентрации причуды он словно мгновенно отращивал глаза повсюду – на лбу, на затылке, на носках, под мышками, – и совершал действия, доведённые до автоматизма, меткие и налаженые, смертоносные. Ни одно обстоятельство не могло столкнуть его, с неторопливым упорством пылесоса поглощающего все сложности, с пути. Он был не слишком-то приспособлен к обывательской жизни с её подводными водоворотами и остроугольными камнями, но нашёл себе оправдание в том, что со всеми злодеями он справлялся с презрительной усмешкой, которая изобличает его толстокожесть и уверенность в собственных силах. В конце концов, не каждому дано быть простым человеком... Но таковым был Всемогущий – не Яги Тошинори. Яги-сенсей не спал, обернувшись американским флагом, не курил не меньше, чем Marlboro, и не ухлёстывал за всеми красотками подряд, лишь бы не думать, почему он ухлёстывает за всеми красотками подряд, боясь завязнуть накрепко возле одной из них. Тошинори, как и все, с трудом вставал с постели и с остервенением, как будто драил сковороду от пригари, чистил зубы в трусах перед мутным зеркалом; у него бывало плохое настроение, когда единственное, чего хотелось делать, – это выйти на балкон, в туман, и постоять на простудно ноющих ногах, выкурив пару сигарет; у него регулярно болела голова и он понуро сидел за учительским столом, прикрывая лицо крупными, но костлявыми ладошами; и ему, как и любому человеку, хотелось простого человеческого тепла и поддержки, и чтобы в нём видели его настоящего, а не холёного баловня судьбы с ослепительной улыбкой голливудского актёра и безупречным телом культуриста. Айзава был одним из тех не многих, кто не купился на образ не знающего ни заячьей робости, ни мучительных сомнений героя, от которого, как от выпивки, млеют все сорта женщин.
[indent]– Да, пожалуйста! – имитируя безразличие, пожал плечами Всемогущий. – Кофе здесь пока что бесплатный.
[indent]Тошинори можно было по праву считать неудачливым в люб­ви, нес­мот­ря на его прив­ле­ка­тель­ность, на галантные об­хож­де­ни­я, на богатства и на жи­вой блеск фосфорически-голубых глаз. В ученическую бытность у него была связь с юношей, тя­же­ло обо­жав­шем его; затем была скучная любовная коллизия с женщиной, ко­то­рая была хо­ро­ша со­бой и тон­ка, но их роман был не­удач­ны­м, вя­лы­м; долгие годы он просто томился незнакомками с улицы, ко­то­рые, мелькнув в его жизни, как ожог, оставляли на день-два ощу­ще­ние лёгкости, безобременённости и тут же – чувство ут­ра­ты. И тут вдруг, на старости лет, он увлёкся своим коллегой, на которого то и дело на­хо­ди­ли милые при­пад­ки стыд­ли­вой нервозности, как сейчас. Это не возникло из неоткуда: ещё в юности, когда к нему подошёл и прерывающимся от волнения голосом произнёс слова восхищения совсем ещё желторотый паренёк, Айзава Шота, – Яги-сан был на седьмом небе от счастья. Он же просто ошалел от радости, когда Айзава, после недавних событий, пришёл к нему в класс и в качестве благодарности вызвался помочь с уборкой со стола. Подавая ему в руки стопку тетрадей, Тошинори невольно поймал себя на с виду абсурдной мысли, имевшей глубинные предпосылки, что, пожалуй, занялся бы с ним любовью... Сейчас он подошёл сзади с сидящему на диване Шоте, положил руки ему на плечи и подбадривающе встряхнул, с трудом рассчитав силу, чтобы ненароком не выбить из мужчины дух.
[indent]– Забыли, – с присущим ему американским легкомыслием отмахнулся он от японской почтительности Шоты. – Об этом вообще с моей стороны говорить было бы не прилично! – его поставленный голос зазвучал без заминок и пауз, точно старательно разутюженный: подобные речи ему приходилось произносить ни раз, чтобы избавить людей от неловкости горячей признательности. – Я о другом... – здесь он уже понизил голос до доверительного шёпота. – Я о нас! – нависая сзади-сверху, Всемогущий потянул лежащие на плечах Айзавы, как эполеты, ладони на себя, тем самым прижав его вечно сутулящиеся плечи к спинке дивана, и опустил лицо, почти зарываясь носом в пух волос мужчины у завитка уха.
[indent]– Шота, неужели ты... никогда... – подбирая слова, он пару раз осёкся от перенапряжения, отчего над его вычесанной до блеска, как отполированное дерево, головой заклубилось лёгкое завихрение дымка, – никогда не думал... ну, о том, что бы... – с трудом превозмогая невозможное сизифово напряжение, отдающее в висках барабанной дробью, он вздохнул сквозь стиснутые зубы, – чтобы мы с тобой... – в полнейшем отчаяние произнёс он, понимая, что его дело безнадёжно провалено, и покрываясь с кончиков ушей пунцовыми точками – предвестниками смущения, – сходили вместе в массажный салон, например? – нашёлся, что предложить, Всемогущий, когда смятение чувств стало совсем невыносимым: нелепая отсрочка дала возможность спокойно поразмышлять о наболевшим, а также скрыть увлечённость внезапной притягательностью другого мужчины.
[indent]Так бывает, когда слишком ждёшь чего-то, – в миг провала чувствуешь пустоту и жалость. Тошинори был опустошён своей неудачей, но продолжал машинально-вальяжно разминать напряжённые плечи Айзавы.